Для многих питерцев Антон Адасинский - культовая фигура. Спектакли театра 'DEREVO' потрясали воображение: веселили так, что смеяться было уже невмоготу, если печалили, то до слез. А вот молодежи не повезло, потому что Адасинский из России уехал, и ничего подобного в городе больше не появилось. 'DEREVO' теперь живет в Дрездене. Первые - после долгого перерыва - питерские гастроли состоялись в октябре прошлого года, ажиотаж был такой, что в зале сносили двери и висели на люстрах. Приходили не только давние поклонники, валом валила молодежь.

С Адасинским приключились в Питере вещи удивительные - пригласили участвовать в балете! В Мариинском театре играл Дроссельмейера в шемякинском 'Щелкунчике'.

'DEREVO' вновь пустило корни на берегах Невы: с 15 по 18 марта нас ждет премьера - 'Суицид в прогрессии'. Зрелище обещают настолько необычное, что покажут не на театральной сцене, а в студии телевидения.

Оплот консерватизма

- Питер - город, очень жадный до хороших вещей, очень быстрый по реакциям, - говорит Антон. - Наш театр вновь узнали, появился огромный круг друзей.

- Печально, но с вашим отъездом не возникло ни одной подобной труппы.

- Я не увидел также ни одного коллектива, работающего в жанре комедии дель арте, уличного театра, экспериментальных кукольных: На Западе разнообразие стилей великое множество, а в Петербурге по-прежнему силен лишь театр драматический и музыкальный.

- Так мы - оплот консерватизма? На ваш взгляд, почему не развивается новое?

- Есть очень простой ответ, он касается даже того, почему я отсюда уехал. Какое-то время на энтузиазме можно продержаться, но если люди вынуждены зарабатывать на жизнь не в театре, а дворниками: Мы больше не могли работать дворниками, а по вечерам выступать во Дворце молодежи со спектаклем 'Красная зона'. Повезло, что предложили контракт в Чехословакии, там у нас получился свой театр, мы оказались под защитой государства. Сейчас то же самое в Германии. В России о такой поддержке можно только мечтать. Если бы мы остались, просто не выдержали бы.

Новое в Петербурге не развивается еще и потому, что существует только традиционная актерская школа. У меня есть ученики во многих странах мира, но не в России.

- Для меня остается загадкой, как это вас пригласили в балет?

- Через Шемякина, с которым мы давние знакомые. Связывает авантюристическая жилка, нас одинаково цепляет гофманиада - потустороннее, не скажу плохое, но темное царство. Со Славой Полуниным мы делали спектакль 'Карнавалы Санкт-Петербурга' по картинам Шемякина и пригласили его на репетицию в Нью-Йорке. Тогда Михаил впервые увидел, что его произведения могут ожить, особенно ему понравились крысы, танцующие на крышах, - этот номер делали Лена Яровая и Таня Хабарова. 'Карнавалы' были до 'Щелкунчика', но Шемякин вспомнил о нашем проекте. Позвать все 'DEREVO' было нереальным, остановились на мне.

Меня показали балетмейстеру, потом встретился с Гергиевым. Это удивительно вольный человек, не знаю, как выразить словами, но на спектакле я чувствовал, что это - ветер.

- А погружение в темное царство гофманиады не пугает?

- Эта сторона жизни меня очень интересует и затягивает, считаю ее позитивной и могу только привести слова из 'Фауста': 'Так кто же ты? - Я часть той силы, что вечно хочет зла, а совершает благо'.

- Питер, наверное, играет не последнюю роль в пробуждении интереса к темному, потустороннему. А вот как, на ваш взгляд, меняется город?

- Сказать что-то однозначное - можно очень глупо выглядеть. Я вырос здесь, обошел все подворотни, и все равно мне с Петербургом сложно. Тут с человеком может все измениться в один день. То швыряет и 'колбасит' так, что не заснуть, а на другой день так 'плющит', что не подняться. Говорю жаргоном потому, что слова-то подобрать трудно. Энергия меняется, вспышки, всплески - не понятно, стало здесь лучше или хуже.

Одно могу сказать: в Питере нужно работать с утра до вечера, что-то создавать, потому что если этого не делать, просто каюк. Мне-то точно.

Театр как форма самоубийства

- А на Западе пахать не надо?

- Еще как! В Германии то, что делают люди, очень высокого качества. Материального 'дерибаса' просто нет. С другой стороны - мы, русские актеры, живем театром, дышим им, сходим по нему с ума, а на Западе театр - одна из форм работы, очень качественной, классной, но все-таки работы. Это не форма самоубийства. Есть планка, граница, за которую люди не перешагивают. На Западе поражаются нашей самоотверженности и любят за это.

- А как находите продюсеров?

- Сначала должен быть очень классный спектакль, тогда приходит человек и говорит: 'Хочу работать с вами, потому что мне нравится то, что вы делаете'. Чтобы дождаться таких продюсеров, мы работали семь лет.

- Но ведь среди продюсеров могут быть жулики.

- Жулики встречались, но мы люди, работающие эмоциями и чувствами, поэтому достаточно посмотреть на человека, чтобы понять его. Наверное, нас уже не обмануть, но это, кстати, тяжело. Иногда лучше обманываться и быть веселым дураком.

- Вот театр и дожил до официального признания в России. Насколько знаю, спектакль 'Суицид в прогрессии' выдвинут на высшую театральную премию - 'Золотую маску'.

- Да, едем в Москву его показать. Раньше было счастье получать призы, а потом мы поняли, что в нашей работе и в наших душевных силах ничего не меняется, так что особого смысла нет. Нам вот в эти дни в Дрездене вручают приз как лучшему театру Саксонии, а мы доверили представлять нас на торжестве менеджеру, сами не едем. Но с другой стороны, люди уважают награды, для престижа театра это важно, да и бороться легче. Призы - как маленькие боксерские перчатки в кармане. А вообще-то в монастыре Катманду сотни людей, и мы в том числе, повторяли вслед за Дмитрием Шагиным: 'Митьки никого не хотят победить'. Особенно всем удавалось - 'Дык!'.

Елена ПЕТРОВА

Источник:
"АиФ Петербург" интернет-версия, #11 (396) 14/03/2001