В последний день гастролей 'Дерева' те, кому не досталось билетов, выломали дверь театра и прорвались в зал. В Эдинбурге на их представления в прошлом году попасть было невозможно, спектакли провожали аплодисментами стоя. Там 'Дерево' стало знаменито со своим 'Однажды' - и впервые главный приз авторитетного фестиваля достался клоунам.
В Европе этот жанр называют physical theatre - театр тела. Но речь в спектакле идет не о телесной жизни, а все больше о душе. Сюжет прост, образы понятны даже ребенку - мерцающий маячок (не из 'Великого Гетсби'?), герой, оседлавший комету... Что же остается от сказки потом, после того как ее рассказали? На сцене - сломанные стрелы Амура, куст, выросший на могиле, петля, роза. Или - швабра, покосившаяся рама, плюшевый мишка... Однажды мечты не становятся реальностью. Но в пьесе есть все: от рок-мюзиклов до буто, от спокойного кино до карикатурных мультфильмов. Эти быстрые как молния перемены стиля и тона - одно из самых удивительных качеств спектакля. На сцене как будто немое чаплинское кино и картина Дали "одновременно - это трагедия глазами клоуна. Фантастическая, зрелищная, вызывающая слезы на глазах, простая история несчастной любви старого уборщика к легкомысленной официантке, которая предпочла ему прилизанного хлыща. Клоунада, танцы, мотоцикл, гремящие Deep Purple... Кажется, что перед вами огромная группа, много народа, безумные деньги, потраченные на постановку - хотя в спектакле (заняты всего четыре человека, а весь театральный скарб 'Дерева' умещается в одном автобусе с прицепом. Как удалось совместить отточенное шоу с тонким юмором и пафосом чувств? Где корни театра 'Дерево'? Откуда они берут новые идеи и куда двигаются дальше? Об этом Сергей Бугаев говорил с Антоном Адaсинским.
    Дарья Шухтина

Акт.: Кажется, что те, кто танцует буто, берут на себя какую-то грязную энергию общества.

А.: Я думаю, ты прав.

Акт.: По-моему, они чем-то напоминают юродивых.

А: Да, юродивых напоминают - это ведь культура, которой нет на Западе. Во многих языках слово 'юродивый' даже не имеет перевода. И, наверное, те, которые первыми стали делать буто, были именно юродствующие. А форму, которую они выбрали, надо было как-то назвать - вот и назвали буто: иероглифы 'бу' - шаг и 'то' - танец. А на самом деле они выстукивали ритм, давя мух на асфальте, подвешивали скелеты, насаживали куриц на член, выходя на сцену под музыку 'Битлз' 'Oh, Darling'. Голое прекрасное тело, курица на члене, и звучит музыка 'Битлз'. Я бы хотел там быть. Вот это, конечно, было именно юродство. Ведь непонятно, что такое смех, откуда он возникает - спазм мышц? Ха-ха-ха. Га-га-га. В русском есть еще куча почти синонимов: улыбка, усмешка, глаголы 'посмеиваться', 'хохотать', 'лыбить-ся'... То есть миллион оттенков смехового жанра, но он ясен нам до сих пор. Я думаю, это последовательная ниточка, которая связывает человека с Универсумом. Когда эта ниточка порвется - каюк всем нам, и культуре заодно. Пока эта ниточка смеха живет - есть искусство, есть жизнь, есть работа. Так что нужно беречь клоунаду! Смехотворный загадочный мир...

Акт.: Ты показывал в Петербурге то же самое, что ты показываешь в Западной Европе, или это специальная программа?

А.: Мы не делаем спектакль, чтобы взять, показать, выкинуть. Он долго растет. Нашему 'Однажды' уже три года. Теперь он дошел до размера кулака - сделанная работа. 'Всадник' - вообще старая работа. Мы уезжали с ним и привезли его, чтобы отчитаться. Причем те же декорации, те же тряпочки - даже кассету с фонограммой где-то нашли. Не знаю, заметил ли кто-нибудь, но звук совершенно иной, без всякой там цифровой обработки.

Акт.: Как ты вообще относишься к развитию техники, к компьютерной и цифровой революции?

А.: Если говорить о музыке, то качество ее зависит от записи. Есть такие два способа имитации: вода и песок. Так вот, аналоговая запись - вода, а цифровая -песок. По объему одно и то же, насыпаются так же, струя похожая, но воду ты никогда не сосчитаешь.

Акт.: Меня потрясло в спектакле 'Однажды' то, что музыка передается совершенно по-разному, каждая мелодия соответствует своему времени и возможностям звукозаписи тех лет.

А.: Там все непросто. Хоть там и есть навороченные семплеры, но, когда нужно, Андрей включает записи древней 'Порто-студии' - это совсем другая энергия. Deep Purple звучит в старых записях. В колонки стекаются мелодии на той же частоте, что и в 70-х. Народ в зале начинает фанатеть.

Акт.: Так. Ну, а что за проект с Гергиевым?

А: Планируется в январе премьера 'Щелкунчика'. Шемякин сделал новые декорации. Гергиев дал добро на то, чтобы Шемякин переписал полностью либретто -это будет не Петипа, а настоящий Гофман. А меня пригласил на роль Дроссельмеера.

Акт.: А как вы собираетесь репетировать? Тем более, что времени осталось так мало.

А: Там у них не просто: репетируют отдельно с балетом, отдельно с оркестром. Ротманский приедет из Копенгагена. Из тех, кто в России живет, будет, по-моему, только Гергиев. Я видел репетицию. Здорово!

Акт.: Новые спектакли готовите?

А.: Новый спектакль 'Суицид' сейчас в процессе. Сначала он был задуман как посвящение рок-н-ролль-ным музыкантам, которые покончили с собой, которые не выскочили в какие-то годы: просто спились, либо стор-чались, либо исчезли. Они сделали классное дело. Такие, например, как Soft Machine, Nick Drake... Те, кто
был задавлен крупными людьми вроде Rolling Stones. Он покончил с собой в 23 года, представляете себе?! А сколько лет было Дженет Джоплин - 27! А Бобу Марли - 36! Хендриксу - 27. Нам кажется - монстры, а ведь молодые ребята. У них словно время сжалось, они записали миллион пластинок. И когда они стали говорить о смерти, было ощущение, что она дала им какой-то срок. Они шли к ней, поэтому работали так продуктивно, так круто пахали, и поэтому пришли вовремя. И вот о них был спектакль, об этой музыке, об этих людях. И вдруг работа повернулась в сторону религии. Там не осталось ничего ни от рок-н-ролла, ни от этих людей, ни от имен. То есть эта тема дала мне какой-то толчок и ушла в другую сторону. Акт.: Какая религия близка вам?

А.: Люди богов делят до сих пор. Мы так все шутим, а на самом деле во всем мире сейчас идет 36 войн. То есть в третье тысячелетие мы въехали с полным набором этой туфты в карманах. Конечно, то, что сейчас происходит в России, цепляет, но, к сожалению, помочь все равно ничем не можешь. Поэтому мы ставим спектакли.

Акт.: Ты интересуешься политикой?

А.: Интересуюсь, конечно. Но странная история: когда берешь российскую газету в руки, через пять минут хочется запихать ее в урну. Сколько можно тем же деревянным языком те же проблемы из года в год мусолить? Только названия более броские стали. Маразм и кретинизм на Балканах уже не укладывается в голове. Мы в Сараево спали прямо где-то во дворе. Просто красота. После выступлений - только радостные воспоминания. Приехали через два года - нет ни театра, ни площади - одни камни лежат. Невежество чудовищное, но зато есть автоматы и агрессия.

Акт.: Живешь в Германии - там тоже свои проблемы. Взять хотя бы разборки турков с немцами.

А.: Да, там такие сейчас дела происходят. Жуткий подъем нацизма. Есть города, в которых просто творится тихий ужас. Там существуют специальные нацистские па-бы, клубы - это в порядке вещей. В Берлине было нападение на синагогу. Об этом не говорят, тема, в общем, закрыта. Но, по-моему, ситуация один в один напоминает 33 год.

Акт.: А почему ты выбрал именно Германию?

А.: В Германии нам сейчас правильно живется. Немцы очень обязательные и конкретные люди. Война доказала их организованность: все четко и точно. Армейская система для театра вполне подходит: конкретные ответы, конкретные деньги, конкретные дела, аренда, место, турне. Не нужно бегать, всего самим добиваться, сомневаться, думать о будущем.

Акт.: Есть ли в Германии какие-то театры, с которыми у вас налажена связь, дружба, сотрудничество?

А.: С театрами как-то плохо. Но, конечно, есть люди, с которыми хотелось бы поработать. Счастлив был бы поработать с английским театром DVA. Но больше всего я бы хотел сотрудничать с российскими театрами. Вчера студенты театрального вышибли дверь, чтобы прорваться на наш спектакль - им преподаватели сказали, что если они нас не увидят, то им нечего делать в институте. Но нас никто не догадался пригласить дать мастер-класс, хотя мне было бы очень интересно. Это то, чем я бы мог помочь. Меня часто спрашивают, что делать начинающим. Я могу сказать только одно - не сдаваться, верить в себя и работать - по 12 часов в день репетировать. Будет что показать - появится и помещение, и люди, и выступления. Я через это прошел.

Антон Адaсинский о буто-танце

Буто родился в 59 году в Японии, благодаря двум товарищам - Татцуми Хиджиката и Кацу Оно. Одному из них сейчас 90 лет. Он до сих пор танцует. Второй, Татцуми Хиджиката, умер в 86-м году. На последней лекции он сказал: 'Ребята! Я вот сейчас вышел на трибуну, у меня насморк. Если бы у нас у всех был насморк, мы бы сейчас все шмыгали носами. Это бы нас объединило'. То, что он делал тогда, наверное, неповторимо. Потом из этого вышел миллион групп: Шанкай Джуко, Дай-Ракуда Кан, Мин Танака. Многие уехали на Запад, и теперь все знают, что буто -это голое тело, белая краска, скрюченные ножки и долгое лежание в позе эмбриона - так люди понимают буто-танец. На самом деле, ничего подобного. Формы его неведомы. Это может быть и самосжигание на улице, и свисание с крыши здания вниз головой на веревке. Когда первый раз вышел Мин Танака - он пришел из волейбольной школы. И его спросили: 'А что ты можешь? - Я могу танцевать буто. - Ну да?! Давай!' Мин Танака голым прыгнул на сетку, сгруппировался и повис на пальцах рук и ног, как комок, и висел 10 минут: у него свело все судорогой - он уже был 'мяч'. Все ждали, что он либо грохнется вниз и сломает позвонки, либо не выдержат мышцы. Но его скрючило - разгибали потом полдня. Он пришел и сделал себя мячом - вот и все. Он ничего не придумывал. А Кацу Оно вышел на сцену с футбольным мячом, в женском платье - играл в футбол. Просто катал мячик, и я впал в гипноз с этим мячиком. Когда я открыл глаза, он стоял около пианино, гигантского, королевского, звучала 'Лунная' соната. Я опять куда-то впал. Это уже форма человеческой силы. Он может делать все, что угодно. Потом он вышел на сцену в сомбреро, в костюме мексиканца, взятом из соседнего театра, включил фонограмму какую-то шипящую и под звук поезда стал делать какую-то нелепую пантомиму. А у меня опять куда-то крыша съехала: то ли потому, что ему 93 года, то ли потому, что от него идет какая-то необъяснимая энергия. Это необъяснимо. Того, что было в 59 году, уже нет. И эта школа, конечно, огромная, потому что надо выйти на сцену голым, а в классическом буто это действительно голое тело. Кацу Оно вышел совершенно голый и сосал у свиньи молоко. И свинья стояла тихо на сцене. И он пил это свиное молоко. А люди кидались стульями на сцену. Он ловил их, а потом выставил в ряд и спросил: 'А что вы кидаете в меня стулья? Всем непонятно, что я делаю? Я сейчас вам объясню'. Стоял голый на сцене и обсуждал, нужно ли сосать свинью. В те годы был взрыв - это был 68 год. Это были акции. Он 'хоронил себя' в могиле. Весь этот опыт научил нас тому, что такие хэппенинги должны работать. Ты делаешь то, что у тебя болит. Не просто вытащить свинью на сцену и зарезать. Нужно знать, зачем это делать.