 | |
| статьи | |
Софокл. 'Эдип-царь'. Театр 'На Литейном'. Режиссер Андрей Прикотенко, художник Эмиль Капелюш
Обращение к трагедии - несомненный поступок для молодого режиссера.
Обращение к трагедии двух молодых режиссеров - это два поступка...
С небольшой разницей во времени и с большой - в пространстве (много тысяч километров) я увидела двух 'Царей Эдипов', каждый из которых был практически дебютом. Артур Офенгейм поставил Софокла, дебютировав этим спектаклем в Иркутской драме. Андрей Прикотенко дебютировал Софоклом в Петербурге. Двух более несхожих режиссерских концепций, двух театров в пространстве одной отдельно взятой трагедии трудно было бы придумать.
'ЭДИП-ЦАРЬ' АНДРЕЯ ПРИКОТЕНКО
...это и спектакль трех его однокурсников по мастерской В.Фильштинского: Дж.ди Капуа (Эдип), К.Раппопорт (Иокаста) и Т.Бибича (он играет сразу несколько ролей, а все вместе, втроем, они становятся 'античным' Хором).
Светлые камни на земле (из таких построен Парфенон), камни, свисающие с неба и заставляющие каждую минуту ждать 'камнепада', как в 'Макбете' Э.Няк-рошюса. Декорации Э.Капелюша и костюмы С.Граурог-кайте делают спектакль изысканно живописным, стильным, визуально многомерным. В этом южном, жарком
мире легко расположить фигуры в композициях с греческих ваз или фризов. Режиссер так и делает, и актеры, поначалу образующие как будто античный фриз, дальше оживают, начинают двигаться и фривольно разыгрывают комикс об Эдипе в современно-рэповой стилистике, соединяя длинным 'фаллосом' животы 'Эдипа' и 'Иокас-ты', играя этой деталью на разные лады... Как будто смешались улица, на которой во время Дионисиев происходили фаллические шествия, и орхестра, где в эти же дни шли драматические представления.
Античная трагедия не знала 'низа', сегодняшний театр не знает трагического 'верха'. Он знает 'улицу'.
Античная трагедия возвышала человека над его собственной плотью, карая запретами и облегчая душу катарсисом. Мир Софоклова 'Эдипа', кроме всего прочего, основывается на двух запретах, не утративших смысла по сей день: убийство отца и инцест. Христианское сознание, не детерминированное роком, осознающее свободу нравственного выбора, еще более расширительно осознало природу двух этих запретов, начертав в заповедях 'Чти отца и мать своих', а в ранг смертных грехов возведя ВСЯКОЕ убийство.
В это же время мир не знает запретов. Что выбрать режиссеру?
С легкостью и, я бы сказала, с ловкостью необыкновенной, с фантазией и блеском спектакль АЛрико-тенко минует все истинно трагические вопросы, устраивая из 'Эдипа-царя' красивые, замысловатые, иронические, ритмически выверенные 'Дионисии' - игры, озвученные балканскими распевами (иногда вдруг удачно, но недолго напоминающими русские плачи). Фаллический культ борется на территории этого 'Царя Эдипа' с роком, человек не хочет трагедии, он радуется ошибкам богов, надеясь, что права жизни окажутся сильнее прав неба. Южно-несерьезный, хотя и усердно хмурящий брови Эдип (Дж.ди Капуа), словно сошедший с глянцевой обложки журнала 'Лиза' (вариант 'XXL'), напоминает скорее Фавна или рядового сатира - рядом со сладостным геем Креоном, похожим на Диониса в золотом 'лавровом' венке. С таким Эдипом спектакль почти сразу теряет центр и бодро шагает по пути все новых остроумных дивертисментов.
Старец Тиресий прикатывает в бочке, хотя он не Диоген. Посланец из Коринфа является, неся на спине огромную колонну (можно сразу догадаться - коринфского, а не дорического ордера). Он просто прикован к этой колонне. Как Прометей...
Думаю, в намерения режиссера входило смешение красок. Но трагедия заканчивается стебом, как и началась.
Единственной трагической героиней в 'Эдипе' оказывается женщина. Уже не раз современные эстетики замечали, что с середины XIX века история и культура избрали трагической героиней именно женщину, констатировав несостоятельность мира мужского. Петербургский 'Эдип' явно подтверждает это. Только в Ксении Раппопорт есть амбивалентность трагического и комедийного. Сквозь страстные плотские желания ее Иокасты и иронические экзерсисы на эту тему (вот, неудовлетворенная мужем, осатаневшая от его эротического бесчувствия, она затаскивает Эдипа в бочку для совершения акта, и дальше бочка покачивается недвусмысленным образом) - к середине спектакля все чаще проступает трагическая маска безмолвного крика. Туда, к небесам. Трагедия вступает в права. Но ненадолго. В финале действительно трагические вопли Иокасты ритмично переходят в репортерские интонации трех актеров, от лица 'информационных агенств' сообщающих о происшедшей трагедии. А в пластическом эпилоге три персонажа образуют на жертвеннике живописную группу в стиле античных буколик: 'Эдип' обнажает одну из грудей 'Иокасты' и губами прикладывается к ее соску. На головы им сыпется 'манка небесная'. Плоть победила жизнь, чувственность, пусть и иронически поданная, бросает вызов богам. Камни, подвешенные наверху, напоминают недвижную бахрому.
'Трагедия успокаивает' - произносил когда-то Хор в 'Антигоне' Ж.Ануя. Она не просто успокаивает теперь, она радует...
Марина Дмитриевская
"Петербургский театральный журнал" N 27. 2002
Обращение к трагедии двух молодых режиссеров - это два поступка...
С небольшой разницей во времени и с большой - в пространстве (много тысяч километров) я увидела двух 'Царей Эдипов', каждый из которых был практически дебютом. Артур Офенгейм поставил Софокла, дебютировав этим спектаклем в Иркутской драме. Андрей Прикотенко дебютировал Софоклом в Петербурге. Двух более несхожих режиссерских концепций, двух театров в пространстве одной отдельно взятой трагедии трудно было бы придумать.
'ЭДИП-ЦАРЬ' АНДРЕЯ ПРИКОТЕНКО
...это и спектакль трех его однокурсников по мастерской В.Фильштинского: Дж.ди Капуа (Эдип), К.Раппопорт (Иокаста) и Т.Бибича (он играет сразу несколько ролей, а все вместе, втроем, они становятся 'античным' Хором).
Светлые камни на земле (из таких построен Парфенон), камни, свисающие с неба и заставляющие каждую минуту ждать 'камнепада', как в 'Макбете' Э.Няк-рошюса. Декорации Э.Капелюша и костюмы С.Граурог-кайте делают спектакль изысканно живописным, стильным, визуально многомерным. В этом южном, жарком
мире легко расположить фигуры в композициях с греческих ваз или фризов. Режиссер так и делает, и актеры, поначалу образующие как будто античный фриз, дальше оживают, начинают двигаться и фривольно разыгрывают комикс об Эдипе в современно-рэповой стилистике, соединяя длинным 'фаллосом' животы 'Эдипа' и 'Иокас-ты', играя этой деталью на разные лады... Как будто смешались улица, на которой во время Дионисиев происходили фаллические шествия, и орхестра, где в эти же дни шли драматические представления.
Античная трагедия не знала 'низа', сегодняшний театр не знает трагического 'верха'. Он знает 'улицу'.
Античная трагедия возвышала человека над его собственной плотью, карая запретами и облегчая душу катарсисом. Мир Софоклова 'Эдипа', кроме всего прочего, основывается на двух запретах, не утративших смысла по сей день: убийство отца и инцест. Христианское сознание, не детерминированное роком, осознающее свободу нравственного выбора, еще более расширительно осознало природу двух этих запретов, начертав в заповедях 'Чти отца и мать своих', а в ранг смертных грехов возведя ВСЯКОЕ убийство.
В это же время мир не знает запретов. Что выбрать режиссеру?
С легкостью и, я бы сказала, с ловкостью необыкновенной, с фантазией и блеском спектакль АЛрико-тенко минует все истинно трагические вопросы, устраивая из 'Эдипа-царя' красивые, замысловатые, иронические, ритмически выверенные 'Дионисии' - игры, озвученные балканскими распевами (иногда вдруг удачно, но недолго напоминающими русские плачи). Фаллический культ борется на территории этого 'Царя Эдипа' с роком, человек не хочет трагедии, он радуется ошибкам богов, надеясь, что права жизни окажутся сильнее прав неба. Южно-несерьезный, хотя и усердно хмурящий брови Эдип (Дж.ди Капуа), словно сошедший с глянцевой обложки журнала 'Лиза' (вариант 'XXL'), напоминает скорее Фавна или рядового сатира - рядом со сладостным геем Креоном, похожим на Диониса в золотом 'лавровом' венке. С таким Эдипом спектакль почти сразу теряет центр и бодро шагает по пути все новых остроумных дивертисментов.
Старец Тиресий прикатывает в бочке, хотя он не Диоген. Посланец из Коринфа является, неся на спине огромную колонну (можно сразу догадаться - коринфского, а не дорического ордера). Он просто прикован к этой колонне. Как Прометей...
Думаю, в намерения режиссера входило смешение красок. Но трагедия заканчивается стебом, как и началась.
Единственной трагической героиней в 'Эдипе' оказывается женщина. Уже не раз современные эстетики замечали, что с середины XIX века история и культура избрали трагической героиней именно женщину, констатировав несостоятельность мира мужского. Петербургский 'Эдип' явно подтверждает это. Только в Ксении Раппопорт есть амбивалентность трагического и комедийного. Сквозь страстные плотские желания ее Иокасты и иронические экзерсисы на эту тему (вот, неудовлетворенная мужем, осатаневшая от его эротического бесчувствия, она затаскивает Эдипа в бочку для совершения акта, и дальше бочка покачивается недвусмысленным образом) - к середине спектакля все чаще проступает трагическая маска безмолвного крика. Туда, к небесам. Трагедия вступает в права. Но ненадолго. В финале действительно трагические вопли Иокасты ритмично переходят в репортерские интонации трех актеров, от лица 'информационных агенств' сообщающих о происшедшей трагедии. А в пластическом эпилоге три персонажа образуют на жертвеннике живописную группу в стиле античных буколик: 'Эдип' обнажает одну из грудей 'Иокасты' и губами прикладывается к ее соску. На головы им сыпется 'манка небесная'. Плоть победила жизнь, чувственность, пусть и иронически поданная, бросает вызов богам. Камни, подвешенные наверху, напоминают недвижную бахрому.
'Трагедия успокаивает' - произносил когда-то Хор в 'Антигоне' Ж.Ануя. Она не просто успокаивает теперь, она радует...
Марина Дмитриевская
"Петербургский театральный журнал" N 27. 2002
