ТЕАТР С МАРИНОЙ ДМИТРЕВСКОЙ

Две премьеры конца марта сулили встречу с экзистенциальными проблемами мира и человека в нем: 'Эдип-царь' Софокла в Театре на Литейном (молодой режиссер А. Прикотенко) и 'Парчовый барабан' Ю. Мисимы в Малом драматическом (режиссер В. Туманов). Трагический мир Ю. Мисимы никак не обнаружил себя в двух пьесках, сыгранных МДТ. Несколько многозначительных истин на тему 'любовь победила смерть', приправленных наивным мистицизмом, никак не напоминают мучительный 'евразийский' мир трагического писателя, существовавшего в философском двоемирии Востока и Запада, ставшего для него смертельным (Мисима закончил жизнь, сделав харакири). 'Надгробие Комати' о смертельной для Поэта встрече со старухой - бывшей красавицей и история старика Ива-кити, над поэтической любовью которого надсмеялась проститутка, принятая им за 'прекрасную даму'
- 'Лунную Азалию', поставлены не как поэзия и не как проза, не как
Фаллический культ борется на территории этого 'Царя Здипа' с роком, человек не хочет трагедии, он оадуется ошибкам богов, надеясь, что права жизни окажутся сильнее прав неба.
драма и не как трагедия. Просто выходят актеры и говорят текст... Обращение к трагедии в нашем 'безжанровом' театре, в ситуации, когда повседневные тяготы заставляют зрителя глотать мыльную пену мелодрам и их ложью спасаться от ужасов жизни, - это поступок, тем более для молодого режиссера и трех его соратников-однокурсников - Дж. ди Капуа (Эдип), К. Раппопорт (Иокаста) и Т. Бибича (он играет сразу несколько ролей, а все вместе эти трое становятся 'античным' Хором). Красота декорации Э. Капелюша (светлые камни на земле, кам-
ни, свисающие с неба и заставляющие каждую минуту ждать 'камнепада', как в 'Макбете' Э. Някрошюса) делают спектакль изысканно-живописным, стильным, визуально многомерным. Античная трагедия не знала 'низа', сегодняшний театр не знает трагического 'верха'. Античная трагедия возвышала человека над его собственной плотью, карая его запретами и облегчая душу катарсисом. Мир Софоклова 'Эдипа', кроме всего прочего, основывается на двух запретах, не утративших смысла по сей день: убийство отца и инцест. Христианское сознание, не детерминированное роком, осознающее свободу нравственного выбора, еще более расширительно осознает природу двух этих запретов: 'Чти отца и мать своих', - значится в заповедях, а в ранг смертных грехов возведено ВСЯКОЕ убийство. С легкостью, и я бы сказала с ловкостью необыкновенной,с фантазией и даже с блеском спектакль Андрея Прикотенко минует все истинно трагические вопросы, устраивая из 'Эдипа-царя' замысловатые, иронические, ритмически выверенные, озвученные балканскими распевами (иногда напоминающими русские плачи) игры. Фаллический культ борется на территории этого 'Царя Эдипа' с роком, человек не хочет трагедии, он радуется ошибкам богов, надеясь, что права жизни окажутся сильнее прав неба. Брутальный и несерьезный Эдип (Дж. ди Капуа), словно сошедший с глянцевой обложки журнала 'Лиза' (вариант - 'XXL'), напоминает скорее Фавна или рядового сатира -рядом со сладостным геем Креоном, похожим на Диониса в золотом 'лавровом' венке. С таким Эдипом спектакль почти сразу теряет центр и бодро шагает по пути все новых остроумных дивертисментов. Старец Тиресий прикатывает в бочке, хотя он не Диоген. Посланец из Коринфа является, неся на спине огромную колонну. (Можно сразу догадаться - коринфского, а не дорического ордера. Он просто прикован к этой колонне. Как Прометей...)
Думаю, в намерения режиссера входило смешение красок. Начав с
'клипа', комикса о царе Эдипе (актеры, поначалу образующие как будто античный фриз, дальше начинают двигаться и фривольно разыгрывают этот сюжет в современно-рэпо-вой стилистике), дальше он вводит трагические ноты и, видимо, думал выйти к 'верхам'. Но не смог. Трагедия заканчивается стебом,как и началась.
Единственной трагической героиней в 'Эдипе' оказывается женщина. Уже не раз современные эстетики замечали, что с середины XIX века история и культура избрали трагической героиней именно женщину, констатировав несостоятельность мира мужского. 'Эдип' явно подтверждает это. Только в Ксении Раппопорт есть амбивалентность трагического и комедийного, сквозь страстные плотские желания ее Иокасты и иронические экзерсисы на эту тему (вот она затаскивает Эдипа в бочку для совершения акта) к середине спектакля все чаще проступает трагическая маска безмолвного крика - туда, к небесам. Но в финале действительно трагические вопли Иокасты ритмично переходят в репортерские интонации трех актеров, от лица 'информационных агентств' сообщающих о происшедшей трагедии. А в пластическом эпилоге три персонажа образуют на жертвеннике живописную группу в стиле античных буколик: 'Эдип' обнажает грудь 'Иокасты' и губами прикладывается к ее соску. На головы им сыплется манка 'небесная'. Плоть победила жизнь, чувственность, пусть и иронически поданная, бросает вызов богам. Камни, подвешенные наверху, висят недвижной бахромой. 'Трагедия успокаивает', - произносил когда-то Хор в 'Антигоне' Ж. Ануйя. Она не просто успокаивает теперь, она веселит...

Две премьеры сулили встречу с экзистенциальным...

Спб Собака.ru 2002 N 4